Иные языки (2)

Язычество Коринфян и их подражатели

"Православные не принимают дар языков, потому что не имеют Духа и критикуют духовных христиан, поскольку не понимают самого явления. Понятные иностранные языки Пятидесятницы и духовная молитва это не одно и то же! МОЛИТВА В ДУХЕ это иные языки не для проповеди народам, чьих языков не знают. Молитва в Духе, при ее непонятности для человека, понятна Богу и нужна для духовной жизни истинных христиан, поскольку это все же подтверждается первым посланием Павла к Коринфянам. Если бы иные языки молитвы в Духе были обычными иностранными языками, то это была бы не духовная, а логическая речь. Иные языки имеют духовную природу и относятся к царству духа!"

Сегодня многие пятидесятники и харизматы (неопятидесятники), которые уже признают тот факт, что глоссолалия не является настоящим языком, не прекращают ее практиковать. Все чаще они, не сумев представить глоссолалию как дар Пятидесятницы, разделяют эти два явления, и считают глоссолалию, хотя и не реальным языком, но все же правомерным составляющим христианского богослужения, эдакой «духовной молитвой», не понятной людям, зато понятной Богу.

Отсутствие смысла в их псевдоязыке они пытаются представить как некое достоинство, а библейским примером допустимости глоссолалии в христианстве для таких пятидесятников и харизматов является Коринфская церковная община, в которой, как они утверждают, практиковались «молитвы в Духе на иных языках» именно в форме глоссолалии (1Кор.12−14).

Для начала хотелось бы заметить, что коль скоро пятидесятники и харизматы стали разделять дар Пятидесятницы и свои «языки», то им следовало бы отказаться и от самоназвания «Пятидесятники». Логичнее было бы назваться, например, «Коринфянами». Получается, что такие «нео-коринфяне» не рассматривают свои «говорения на языках» как способность, данную для проповеди и для знамения другим, неверующим во Христа народам и как знамение для неверующих.

Для них это своеобразный «индикатор», служащий для подтверждения самим себе их собственной «духовности». А ведь апостол Павел прямо говорит, что языки, как форма Божьего Откровения даны для назидания неверующих (14:22). Но, как всегда это бывает со всеми сектантами, пятидесятники и харизматы видят в Библии лишь то, что им хочется видеть, и не видят того, чего видеть им не выгодно. Это явление называется «конфессиональная слепота».


Но что такое «молитва, которая понятна только Богу». Хотелось бы спросить нео-коринфян, а понимают ли они механизм своей молитвы на иных языках? Что это, — посылка информации исходящая от людей к Богу, или напротив — это информация данная Самим Богом людям? Нам понятно, что глоссолалия это результат деятельности возбужденного мозга человека. Но если речь идет об истинном даре Духа Святого, то, конечно же, это действие Бога.

В настоящем апостольском даре, человек выступает как орудие, посредством которого Господь вещает. То есть, это форма Божественного Откровения, подобная пророчеству, но в отличие от него сказанная на неизвестном самому говорящему языке. По логике же пятидесятников, Бог дает говорить человеку нечто, что предназначается лишь для Его, Бога, собственного понимания! То есть, человек выступает в роли своеобразного «патефона», на котором Всевышний прослушивает Им же Самим поставленную пластинку. Конечно же, это глупость.

Говоря о том, что лишь Бог понимает говорящего на незнакомом языке, апостол Павел не имеет в виду, что этот язык не является реальным человеческим языком. Он лишь подчеркивает ту мысль, что церковь остается без назидания, поскольку присутствующие не знают этого языка. Все сказанное на непонятном языке остается тайной для слушающих. В лучшем случае говорящий назидает сам себя, если у него есть дар истолкования и если он воспринимает это Откровение своим разумом (14:2−4; 12:15).

Но действительно ли коринфяне, как современные нам сектанты, использовали в богослужении не дар Пятидесятницы, то есть дар понятных иностранных языков (Деян.2:8−11), а непонятную людям экстатическую речь, называемую глоссолалией? Читая Первое Послание апостола Павла коринфянам можно признать, что «иные языки» коринфских христиан, будучи не похожими, на дар Пятидесятницы, удивительным образом напоминают глоссолалию, а их богослужения похожи на богослужения пятидесятников.

Некоторые, в особенности протестантские исследователи не признают «иные языки» коринфян глоссолалией, считая сходство лишь внешним. По их мнению, коринфяне просто неправильно и неуместно использовали свой духовный дар, что и вызвало замечания апостола. Но все же большинство исследователей убежденны в том, что в Коринфской церкви была распространенна именно глоссолалия, но выводы из этого делают, как раз, не в пользу пятидесятников.

Коринф, один из крупнейших городов Римской империи, особо отличался этнической пестротой. В нем проживали представители самых разных народов и религий. Город был центром торговли, и в него стекалось все — и хорошее, и плохое. Наряду с христианством здесь находили своих приверженцев и многие другие культы и верования. А потому не удивительно, что глоссолалия, завезенная сюда с рабами-инородцами, могла проникнуть в местную церковь.

Уместно будет вспомнить, что и сама Коринфская церковная община не была образцом для подражания. Очень часто в ней происходили конфликты, споры, нарушения христианской нравственности и церковной дисциплины (1Кор.3:3; 5:1; 6:8; 11:17,18 ), небрежное отношение к святым Таинствам (11:20−29). Об этом мы можем судить не только по посланиям апостола Павла, но и по посланию к Коринфянам Климента, третьего, после апостола Петра, епископа Римской церкви (88 — 97г.г.), по преданию, принявшего мученическую смерть во время гонений императора Трояна.

Помимо всех неурядиц, «иные языки» коринфян стали еще одной проблемой, которую пришлось решать апостолу Павлу. Он знал, что в Коринфской церкви этот вопрос вызывает беспорядки. Но знал ли апостол, что коринфяне вместо Божественного дара практикуют глоссолалию? Судя по логике послания — да, ибо он не стал бы неодобрительно отзываться о проявлении, пусть даже спонтанном, действия Духа Святого. Но почему же он прямо не запретил им эту языческую практику?

Ответ очевиден — из любви и из нежелания потерять хоть одного верующего, ради обретения которого он так трудился. Если бы Павел властно потребовал оставить глоссолалию, то в церкви произошел бы раскол. Те, для кого он не был духовным авторитетом (1:12) не приняли бы его мнения, посчитав свой «духовный дар» выше всяких человеческих рассуждений. Ведь любой «говорящий языками», считает себя сосудом Духа Святого, а потому непогрешимым. Как мудрый педагог Павел понимал, что языческие «говорения» можно вывести постепенно, объяснив правильное, христианское понимание духовных даров.

Апостол, прежде всего, настаивал на том, что Божественные дары различны, и что каждому верующему дается Духом Святым то, что для него полезно и только то, что угодно Самому Духу (12:4−11). Приводя списки духовных даров и наделенных ими служителей, апостол ставит «языки» в конец списков, подчеркивая непервостепенность их значения (12:4−10,28−30). Павел объясняет, что чем менее чудесным кажется дар, тем важнее он для Церкви (12:22), и что все верующие не могут быть обладателями одного и того же дара, так как Тело Христово не «один член» (12:14,19).

Так же апостол в своем послании показывает бессмысленность языков, которых никто не понимает, приводя в пример бездушные вещи, издающие звуки (13−14:9). Поясняя, что в мире нет слов без значения, он дает понять, что, желая использовать иные языки для назидания церкви (14:5), то есть для проповеди, их обязательно нужно переводить (14:13,28 ). Требованием перевода Павел подписал «смертный приговор» глоссолалии, поскольку был уверен, что христиане не станут прибегать к обману «переводя» непереводимое.

Не менее эффективным способом искоренить глоссолалию явился запрет на «говорение» всей церковью. Понимая, что глоссолалия легко достигается именно в групповой экзальтации (14:23), апостол Павел отрезал всякую возможность массового обладания этим «даром», рекомендовав говорить порознь, к тому же максимум троим (14:27). Удивительно, но все современные «говорящие языками» секты игнорируют это библейское повеление, «говоря» по большей части всем собранием, воистину напоминая толпу беснующихся (14:23). Но при этом они, как и все их собратья по «нетрадиционным церквям», настаивают на своем «полном следовании Библии».

Самым же радикальным шагом в борьбе с глоссолалией был, без сомнения, запрет говорить в церкви женщинам (14:34,35). Поскольку во все времена большинство христианского собрания составляли именно женщины, то, исключив из числа «говорящих» большую, да и к тому же наиболее внушаемую часть верующих, апостол обрек эту языческую практику на верное отмирание. Стоит ли говорить, что пятидесятники игнорируют и этот библейский запрет, поощряя женщин «говорить языками». Да и как им не «говорить» если первым пятидесятником, после «многовекового перерыва», стала именно женщина — афроамериканка Агнес Орман.

История показывает, что стратегия апостола Павла возымела успех. Глоссолалия очень скоро была искоренена в Коринфском собрании, не успев перекинуться на другие общины Единой Церкви. Конечно, для оправдания собственной псевдодуховности, пятидесятники и харизматы будут настаивать на том, что во всех церквях апостольского периода христиане владели глоссолалией. Но, на самом деле они всего лишь выдают желаемое за действительное. Существование глоссолалии во всей Вселенской Церкви ни чем не подтверждается. Напротив, Библия свидетельствует, что этим была заражена лишь христианская община Коринфа.

Лишь во 2-ом веке «пророческий дух» глоссолалии возродился в Монтанизме, отколовшимся от Церкви сектантском движении основанном «пророком» Монтаном — бывшим жрецом фригийской богини Кибелы. Эта секта долгое время серьезно конкурировала с Церковью, распространившись практически по всему христианскому миру — в Европе, Азии и Африке. Монтанизм отличался от церковной формы христианства особо строгой дисциплиной, сверхвысокими требованиями нравственной чистоты членов и крайней степенью мистицизма.

Но, главное отличие монтанистов состояло в их вере в то, что Дух Святой — Параклит воплотился в лице Монтана, который «пророчествовал» через глоссолалию. Бессмысленные речи своего вождя «переводились» его помощницами — Прискилой и Максимилой, которые также как их учитель были «пророчицами». Монтанисты считали эти «пророчества» Новым и последним Откровением Бога, включая их в сборники Священного Писания, и всячески требовали от Апостольской Церкви их признания.

Как и всякое сектантское движение, монтанисты проповедовали наступление скорого «конца света», буквально «со дня на день». По их вере Христос в Своей Царской славе должен был прийти в «новый Иерусалим», которым считался духовный центр Монтанизма фригийский городок Пепуза. Просуществовав аж до 8-го (!) века, и не дождавшись исполнения лжепророчеств Монтана, как и всякое самодеятельное учреждение, лишенное Божьей благодати, эта секта деградировала и исчезла.

Это был единственный случай за всю историю древнего христианства, когда глоссолалия достигла такого широкого распространения по миру. Но это и еще один пример того, что как бы не было сильно сектантское движение, как долго бы оно не существовало, у него один конец — уход в небытие! И как бы сегодня не было могущественно неопятидесятническое движение, вовлекшее в свои ряды сотни миллионов (!) адептов, его, в конце концов, ждет та же участь.

Конечно, с уходом Монтанизма, глоссолалия — его главный признак «истинной духовности», не исчезла. Она, как неистребимое зло, давала в истории христианства постоянные рецидивы в возникающих то там, то сям мелких и недолговечных секточках, проповедующих такие учения, что от их еретизма ужаснулся бы даже харизмат! Только в конце 19-го века языческая «духовность» нашла благодатную среду в американском движении «Святости», из которого, собственно, и произошло Пятидесятничество.

Парадоксально но, экстатические «духовные» практики язычников окончательно привились к христианству только в наш рационалистический и «просвещенный» всепоглощающим материализмом век. То чего не смогла сделать глоссолалия при апостолах, она делает в наши дни. А потому, стоит ли удивляться тому, что сегодня едва ли не каждый второй неопротестант, как алтайский шаман «молится на языках», призывая своего духа?!